Был у нас с одним из друзей разговор. Ну как разговор. Он притащил мне смешное из анкет, я искренне посмеялся, но за исковерканный русский язык стало ужасно обидно.

Так что не удержался и переписал, стараясь где можно и иногда где нельзя сохранять текст в первозданном виде, но щедро добавляя от себя. Анкета была об одиночестве и холоде вероятно, трудно было понять, но слово "холод" повторялось с таким упорством, что это попахивало маниакально-депрессивным. Так что и его я сохранил.
А вот пледика нет. И не будет. А жаль конечно, ему бы пледик и винтовку, и вышел бы вполне нормальный Моран. Так что по старой памяти и новым следам... И да, рекомендую не читать, чтобы потом не плеваться.

читать дальше
Ламповая винтовка и пледик))

Осень стояла. Холодная. Дикая. Осень одним словом.
Осень стояла и я стоял. Что характерно у окна. Стоял и смотрел на людей. Люди шли по своим делам и слава богу никто не задирал голову и не глядел любопытно в ответ. В зимнем. В шапках.
- Мерзлявки - подумав, прошептал я стеклу. - Мерзлявки.
Вероятно в этом слове я выражал разу все свои ощущения.

Холодные потоки воздуха проникали и в мою однокомнатную квартиру: никогда не тратился на заклеивание окон. Моё тело было расслаблено. Мне не было холодно. Долгие тренировки, йога, здоровый образ жизни, сами понимаете, и чуть чуть, на самом кончике ножа, дурмана. Вместе с холодом он здорово успокаивал и отрезвлял. Помогал не делать глупостей, о которых могу пожалеть.
Я бы еще закурил, но эту вредную привычку я бросил, уже год как.

Из еды на квартире голяк. Из одежды тоже не так уж много. Нашлись только шорты летнего покроя и томик Бродского под ними. В них и стою, в смысле в шортах. Хорошо что не жду никого.

Телефон молчит. Тишина, она везде. Некоторое время спустя я вспоминаю что выбросил телефон прошлой ночью в это самое окно. Поэтому и молчит. Наслаждаемся взаимным отсутствием пока молчание телефона не начинает психологически давить. Хорошо что время от времени в мою скромную обитель проникают шумы улицы: гудки машин, голоса людей, и многое-многое другое. Незаклееные окна благо. Я всегда это говорил. Лишь благодаря этому я не чувствую себя так, как будто меня заперли в гробу. В шортах.

В шортах смерти бояться как-то глупо. Она кажется по американской бравой и беспечной, с широкой голливудской улыбкой и непременным вопросом в конце «Are you OK?». Впрочем, смерти я перестал бояться уже давно.

Поймал себя на жесте - большим пальцем правой руки проводил раз за разом по старому шраму над левым глазом. «А это плохо, батенька, лечиться вам надо» - непременно сказал бы мне мой психиатор. Но с ним мы виделись последний раз, когда с глазом все было в порядке. Невольно криво усмехаюсь, вспоминая, как заработал этот шрам, лишь чудом не потеряв зрение, и оставшись с двумя глазами, а не одним. Непроизвольная инвентаризация памяти и ощущений показывает, что и остальные части тела пока в полной комплектации.

В комнате холодно. Но меня это не волнует. Сладкий дурман еще крутится вокруг, заставляя до болезненного выпрямлять позвоночник. В голове пусто. Пальцы вместо того чтобы поглаживать начинают царапать шрам, и заметив это я перехватываю собственное запястье, завожу за спину. Теперь у меня поза диктатора. Это чувствуется даже в шортах. Чего бы я хотел? Хм. Этого я не в силах сказать. Внутри себя я чувствую пустоту. И тут до меня доходит одна страшная, но простая истина - я мёртв. Мёртв внутри и жив только снаружи.

А с другой стороны если подумать какая, к чёрту, разница, жив я или нет, если смысла жить нет, а покончить жизнь самоубийством - слишком скучно? Да и жил ли я? Если я жил, то где еда, где одежда, где все нажитое, кроме томика стихов и куска ткани? Мне становится страшно и я с силой сжимаю запястье. Боль немного отрезвляет.

Нет, жил. Конечно жил. Но там, на поле боя. Жил, но сейчас уволен в запас в силу ранения. Да и кому нужен хромоногий солдат, у которого частично нарушена координация? Так. Понятно что со мной. Это немного успокаивает но приводит в недоумение мысль что я понятия не имею чем себя занять теперь, когда я среди мирных людей. Опускаю руки и прислоняю лоб к холодному стеклу. Шрам дергает. Внимательно вглядываюсь в мелкие фигурки, спешашие по улице, и мне отчего-то начинает казаться что не такие уж они и мирные. Зачем такая куча одежды если уже жарко?

В панике закрываю глаза, но в ушах лишь оркестр из артеллирийских снарядов, одиночных выстрелов из винтовок, пулеметной очереди огнемётов и гаубиц. Мышцы вокруг рта тянет болью и я распахиваю глаза, отшатываюсь. Отражение подсказывает мне что я глупо, по идиотски широко улыбаюсь. И видимо уже достаточно давно чтобы рот свело судорогой. Отражение шепчет, что я хочу туда, на поле боя, хочу сражаться, хочу получать и отдавать приказы, держать в руках убийственный металл снайперки, ощущать её приятную тяжесть, наводить прицел на врагов, и, нажав на курок, делать выстрел, видеть упоительную картину, когда человек падает, чтобы больше не встать. Вот чего я хочу, вот чего жаждет моё сердце, мой мозг.

Тусклый скучный голос внутри напоминает, что там я буду бесполезен. Везде бесполезен. В бессилии крепко сжимаю кулаки, так сильно, что ногти впиваются в кожу. Из груди вырывается глухой рык. Этот звук должен что-то символизировать, но меня очень отвлекает само ощущение вибрации в горле. Похоже что мне нравится рычать. На пробу пытаюсь порычать еще раз, но этого ощущения больше нет.

Пробую еще раз прислониться к окну, повторить цепочку мыслей, но вместо холода мне становится жарко. Резко отрываю лоб от стекла и иду в ванну. Мысли становятся очень простыми и логичными. Именно то чего мне не хватало. Мне нужна ледяная вода, и срочно! Или горячая! И бритва!