Глава 1.



Здесь нет ни начала ни конца, ни особого смысла, и те, кто будет это читать, если таковые все же найдутся, в итоге останутся только с чувством головной боли и легкого изумления, точно так же как и я, когда на ускоренном темпе листаю страницы своей жизни, в попытке найти те две или три строчки, которые назойливо, как надоевшую болячку, корябают память. Никакой навык скорочтения не спасает от желания задержаться на некоторых событиях подольше.

Я еще не знаю как мне назвать героев этих записей, потому что мне не хочется быть банальным, это легкое тщеславие автора, который страдает графоманством и комплексом неполноценности одновременно. Поэтому это будут: Я, Она, наша с ней компания и далее по принадлежности к той или иной процессии, конфессии и просто от желания обозначить необозначимое. Возможно имена придут потом, возможно они даже будут настоящими, и более чем вероятно что все это где-нибудь уже случалось. За последнее я не несу никакой ответственности, потому что происходило оно наверняка без меня.



Ветер трепал ветви сливы, срывая вытесняемые набухающими плодами соцветия, ветру не было дела до того красиво это было или нет, он просто следовал по умолчанию своему предназначению, но это было красиво. Это было настолько красиво, что мне совсем не хотелось покидать кресло-качалку в саду, которое я оккупировал абсолютно нахально, устроившись там вместе с книжкой и бутылкой холодного чая с лимоном. Если хорошенько постараться, можно было представить сливу - вишней, а чай - горячим и в чайнике. Эстет во мне расправлял крылья и рвался наружу, желая причаститься мировой культуры созерцания прекрасного, но я усиленно, практически пинками загонял его обратно, потому что книга была интересная, а через несколько часов от моего одиночества не осталось бы ни следа, и мне вряд ли дали бы ее дочитать. Впрочем и читал я тоже не очень внимательно, потому что размышлял об убийстве. На моей памяти убийств здесь еще не случалось ни разу, хотя вряд ли кто-то сказал бы что у нас здесь сонный Баден-Баден, но какая-то толика его атмосферы чувствовалась и весьма.
Люди здесь ходили неспешно, дела делались всегда за закрытыми дверьми и не выносились наружу, однако все знали что вот идет Молочник, вот идет Мясник, Великан, а это к примеру наш падре: "Здраствуйте, святой отец".
Таким образом все знали все обо всех, пока в городе не появилась Журналистка. Зачем она появилась у нас, и каким ветром ее занесло, сказать довольно трудно, но это и не важно, потому что на следующую же ночь ее убили. Собственно именно тогда мы и узнали, что она появилась среди нас.
Это как вирус. Сначала ты чувствуешь что просто что-то пошло не так, потом появляется это легкое зудение за носовыми пазухами, потом начинает ни с того, ни с сего болеть голова, а спустя час, когда ты уже вовсю чихаешь и ищешь носовые платки, ты понимаешь что у тебя Журналистка, то есть грипп конечно.



Тело нашли утром, на городской площади. Первым на него наткнулся молочник из магазинчика "Молоко и Вы: кто кого". Женщина лежала на спине, неловко распластавшись на неровной брусчатке, левая рука откинута, правая прижата к груди, все как в высокой прозе, и даже юбка не превышает установленной моралью длины. Единственное что портило труп - выражение лица. Было оно каким-то напряженным. Но в целом это была симпатичная, молодая женщина и в сумочке валявшейся рядом нашли все ее документы, немного денег, косметичку, ключи от машины и записку.
Записку сразу же забрал себе Комиссар, и больше ее никто не видел. Говорят в ней предрекался конец всему, но многие склонялись к тому что это был просто список продуктов, или может быть название гостиницы.
- Как вы думаете? - мессир Жиль отставил чашку - пену фаянсовых кружев, вензелей и легкого аромата кофе, - кто она такая?



- Никто! - разорялся падре с кафедры как перед капитулом, - Никто не может превозмочь в себе потребность помогать ближнему своему, ибо это есть высшая потребность духа, смиряющая иные потребности плоти, гораздо лучше чем их пустое умервщление.

Журналистка уже лежала, беспомощно и смирно, с раздвинутыми насколько это возможно ребрами, на секционном столе в отделении для вскрытия местной больнички. И никто, в самом деле никто не мог превозмочь потребности местного коронера помочь ей в ее последнем пристанище обрести уверенность в том от чего именно она умерла: от аневризмы, которая жадным клещом притаилась в сизом на металле лотка мозговом срезе или все же от удара тупым предметом по своду черепа. Больше всего было похоже на то, что она умерла от изумления.



А город и впрямь изумлял, покорял своими широкими улицами, оформленными в сдержанном тоне напоминающим одновременно все европейские старинные полусонные городки и ни один из них. Домики раскрашенные охрой и кармином, а то и в стиле индиго зажигали по вечерам окна и там за белоснежным маревом занавесок таилась какая-то своя, тихая сонная жизнь. Никто не мешал ей, никто не заглядывал в окна, кроме резных невысоких фонарей и деревьев, никто не лез в двери и тогда жизнь сама любопытно, краешком глаза, самую чуточку только выглядывала наружу. Конечно если по улицам не шел Великан. Но я вам так скажу, если нет Великана, то отчего бы и не выглянуть то?

=======================