Решил я объявить спонтанный флешмоб.
Вот в чем суть:
Вы даете мне музыкальное произведение, любое, но так чтобы я мог его прослушать и понять (предупреждаю сразу: китайским, редкими и умершими в исторических муках языками не владею. В принципе владею только английским)), а я пишу вам на эту тему однострочник. В основном из Шерлока, но если нужен другой фандом, указывайте, если знаю - напишу, или оридж.

Моя цель очень проста, расширить свой трек-лист. Для примера в трек-листе The Dartz, Медведев, Коридор, Ундервуд, Серебрянная свадьба.
Так что, если вы хотите в подарок лично себе маленький текст по песне, которая что-то там дергает в душе, прошу.

i-find-you.diary.ru/p196088038.htm

И вот что из этого вышло:


заказали майстрад
Иногда он думал что он повидал слишком много. Из иллюминатора самолета, из кожаных кресел с высокой спинкой, из закрытых от прослушки кабинетов. Иногда он думал, что слышал слишком много, чтобы слушать это еще раз. Устал. Все повторялось. Бесчисленное количество раз, изменяясь в деталях, не более того, но ведь Бог в деталях, не так ли. И если ему становилось скучно раз за разом играть ту же самую пьесу, врать, смотреть и слушать, он закрывал глаза и представлял: непокорную прядь, живую усмешку, самоиронию и ту единственную пинту пива, которую он смог вырвать себе вопреки протоколам, безразлично ждущей у дверей паба черной правительственной машине и собственной совести. Пинту правды. Иногда, чтобы жить дальше не хватает единственного глотка.




Моран и Мориарти
Он говорил мне: все будет в порядке, просто положись на меня. Не только мне, если быть честным. Он вообще много чего говорил этот вертлявый ирландский ублюдок. Наверное поэтому вокруг него всегда кто-то крутился. Как чертова нагорная проповедь. Для каждого свои слова - невидимый крючок под кожей. Чем больше слушаешь, тем больше крючков.
Я слушал с утра до вечера. У меня работа такая: быть рядом и молчать. Он торговал людскими пороками и желаниями на развес. Похоть, жажда наживы, гордыня… на любой вкус… И он говорил: все будет в порядке, держись за меня. А потом просто пустил себе пулю в глотку.
За кого мне теперь держаться, Джим?

потом человек опомнился и заказал ориджинал))
Он пришел в камеру под самый вечер, мой палач. У него были темные усталые глаза, загорелая кожа и скромный серебрянный крест поверх сутаны. Он присел на корточки, дернул мою цепь и я поднял голову. Болели кости, кожа, мышцы, жить не хотелось, да и незачем в общем-то жить.
Он говорил, а я смотрел на тонкие, обветренные губы и думал о том, что никогда не знал латыни. Половину обвинения я пропустил именно из-за этого. Впрочем на дыбе становится как-то все равно в чем тебя обвиняют. Он качнулся поближе и сказал на чистом португальском:
- Бог любит тебя, брат мой. Ты хочешь покаяться?
Я потянулся, превозмогая боль в теле, мазнул сухим дыханием по чисто выбритому подбородку и выдохнул в самое ухо тот вопрос, который мучил меня все время моего заключения. Не хотелось умирать просто так:
- Он действительно меня любит? Вот так?
Этот, с растрепанными волосами, казался мне единственным вариантом ответа. До костра оставалось три склянки, не больше.
Я не ожидал того, что будет потом. Что по моим плечам скользнут чужие пальцы, что монах встанет на колени обнимая меня как самое дорогое, что было у него на свете.
- Терпи, - сказал он, и его распятье холодным краем уперлось мне в ребро, - там наверху все забудется, теперь, когда ты раскаялся. Держись за свою душу.
Я честно попытался вспомнить в чем же я каялся, но никак не вспоминалось. Было жарко и латынь скользила в ухо и проворачивала что-то там внутри до дрожащей пустоты. Я почти обвис в его руках и в этот миг они казались мне единственным настоящим приютом, тем к которому я шел всю жизнь. Наверное бог меня действительно любит.
Позже, снаружи, пока меня привязывали к деревянному кресту и обкладывали основание хворостом я все искал его глаза в толпе чтобы спросить: любит же? правда?




ну а здесь ориджинал был сразу и я вспомнил про полковника))
Я шел по извилистой улочке и подкидывал на ладони яблоко. Ветер ворошил обрывки газет и они расползались по серому в трещинах асфальту как маленькие бумажные крабы. Наверное меня не должно здесь быть. Это опасно выходить на воздух всего через несколько дней после эксперимента, но мне было все равно. Яблоко тяжело шлепнулось о ладонь.
Пахнуло сладким, навязчивым, и я поморщился. Мне казалось за эти два квартала от бомбоубежища я привык. На улице тел почти не было. Сохранившихся тел, я имею в виду.
А началось все с мышей. Вообще все самое страшное вечно начинается с мышей. Я вывел этот закон за десять лет работы в Лаборатории.
Лаборатория. У нее не было порядкового номера, секретного наименования или еще какой-нибудь однозначно идентифицирующей метки. В чем-то Лаборатория была сродни Красной Кнопке. Вот так с большой буквы Л.
Наша группа занималась разработкой нейролептического газа. Сначала у мышей отказывали задние лапки.
Мне было жалко мышей. И вообще у меня был свой собственный проект, но его никто не хотел спонсировать. Я назвал его Тетрадь Смерти.
Да, я смотрю аниме. Тетрадь должна была быть реализована для маленького закрытого универсума из трех лабораторных крыс, одной сойки и кустика помидора. Я никогда не страдал страстью к уничтожению всего мира, если честно, хотя разработанному штамму было все равно кого уничтожать. Места хватило бы на всех. Но я честно сделал закрытую систему.
Вся ирония была в том, что как раз накануне они снова запрятали меня в одиночку. Я не псих! Честно! Я вообще не понимаю зачем в Лаборатории нужна одиночка. Существенный плюс этой комнаты состоял в ее полной изоляции. Существенный плюс бункера - в полной автоматизации, поэтому через три дня дверь открылась вполне самостоятельно. Я сделал неуверенный шаг, щурясь с яркого света и споткнулся о первое тело.
А теперь я шел по улицам, подкидывал на руке последнее яблоко (символично не правда ли) и выбирал себе место. Как последнему человеку на Земле мне было из чего выбрать. Самой большой несправедливостью я считаю то, что белые лабораторные мыши выглядят так невинно.


И еще одно:


место не задано, время не задано, персонаж не задан
Слишком. Я слишком устал ждать подходящего момента. Было грустно. Было темно, потому что какой-то идиот, я?, разбил? лампу дневного света, единственную, что скрашивала ожидание.
Хозяин не погладит меня по головке, ну и черт с ним, я бы все равно это сделал, меня последнее время стали раздражать тени. Мое отражение в зеркале я разбить не решился. Не из-за семи лет несчастий, господи, да кто в это верит вообще?!? Нет, потому что в зеркале отражался совсем не я. У того в зеркале тряслись руки, у него была семидневная щетина (уже намечающаяся борода?), нервная заискивающая улыбка и пустой взгляд. Это как убийство, понимаете?
Это началось, когда я устал бояться. Не так. Устал бояться выходить на улицу. Слишком много людей, понимаете? Слишком много вероятностей. Кто шагнет налево, кто шагнет направо, как изменится моя судьба.
Мы вообще очень рано сходим с дистанции. Года два не более. Потом в расход. Нам никто не говорит, но я вижу сам. Исчезают друзья, коллеги. Приходишь утром на работу, а соседний стол пустой и все такое. В кафетерии ни у кого нет "это мое место уже больше пяти лет, малыш, я здесь сидел пока ты пешком под стол ходил!". Вот таких мест, да. Все общее. Классовое все. Безлико логотипно-стерильное с навязчивым запахом картофельного пюре и пережаренного масла.
Ах да, года два - это при стабильной работе под охраной Организации, естественно.
Не для меня. У меня брак. Я мог видеть надолго, до самой смерти. Никому не нужно надолго. Слишком много вероятностей. Никто не хочет знать про свою смерть. И меня выбросили на помойку.
Это я так называю - помойка. На самом деле там было даже уютно. Свой кабинет. Раз в неделю приходил психиатр и медленно, но верно, сводил меня с ума. На сей раз предопределенностью. Я четко видел все линии вероятности с его участием и то, как это отразится на моей судьбе.
Ах да, я же не сказал. Господи, как хорошо без света то.
Так вот я совершенно забыл сказать, что я могу видеть только собственную судьбу. Все линии. Вот сейчас психиатр отложит карандаш, и если он сделает это правой рукой, то разговор пойдет о моем детстве, и я умру на три года раньше, 16 июля. А если левой, то мы вернемся к теме увольнения с первой работы, и я умру 31 января на десять лет позже. В первом случае это будет автомобильная катастрофа, а во втором я кажется сверну себе шею. Тут все зависит от того щелкнет он кнопкой, убирая перо, или нет.
Ну а в рамках собственной судьбы я, каждый из нас, видит и все прочее. Все чаще у меня мелькает третья мировая, например, но еще нескоро, года за два до моей самой дальней смерти.
Я приваливаюсь плечом к стене и она слегка пружинит подо мной. Пол тоже мягкий, но с него трудно встать, рукава очень неудобные, длинные и их еще связали за спиной. И темно же. Я засну на полу.
Тот в зеркале сказал мне, что я умру как только он до меня доберется. Ну как сказал. Я просто увидел это. Предопределено. Никаких вероятностей. Просто когда я увижу его в следующий раз, я умру. Успокаивает.