Я отряхнул руки и выпрямился наконец, распрямляя затекшие колени. Сердце заходилось в истерике, не санкционированной ничем, кроме желания мне досадить. Врач впрочем называл это вполне научно, тахикардией, хотя и разводил руками. И меня разводил. На деньги. Была бы тахикардия дамочкой, я полагаю, была бы она истеричной бледной как первый снег, романтичной дурой. Ну и черт с ней. Проживу как-нибудь.
Следы на песке начинались ниоткуда и уходили в никуда. Просто появился человек, прошел десять шагов и исчез. Параллельно трупу. Или так неправильно говорить? Впрочем трупу уже все параллельно.
Вообще трупы владеют геометрией лучше чем мы, простые смертные, им либо параллельно, либо перпендикулярно.
Последнее время я начал замечать, что при малейшем намеке на убийство, мое заполошное сердце заходится в истеричном припадке, а мозги, будто в насмешку, заняты всякой чушью. А ведь я вроде как должен его расследовать. Мда.
Убитый лежал на диванчике, на спине, безвольно свесив вниз правую руку, левая была прижата к глазам, будто палящее на пляже солнце ему мешало, скреплял всю эту композицию узкий венецианский стилет, прошедший сквозь ладонь и левую глазницу. Никто его еще не вытаскивал. Судмедэксперт задерживался, пьянствует небось где-то прямо с утра, сволочь.
Хотелось со всей злости пнуть диван, но я опасался разрушить эту хрупкую конструкцию, оставленную каким-то безумным скульптором фигур из песка. Хотя у меня были серьезные подозрения что если она выдержала убийство, то и мой безобидный пинок тоже выдержит.